Коннору нравилось выходить на «Аквиле» в море, потому что ничто так не прочищало голову и не отрезвляло мысли, как свежий морской ветер в лицо. А сейчас прочистка мозгов требовалась парню гораздо больше, чем когда либо в жизни, потому что отец его обладал потрясающей способностью засорять мысли сына различной нужной – по мнению Хейтема – и абсолютно левой – по мнению самого ассасина – информацией. Так что сейчас капитан «Аквилы» наслаждался открывающимся видом, проветривал голову и просто с некоторой долей злорадства наблюдал за мучениями отца, для которого прогулка на этом корабле, кажется, была сродни пытке раскаленным железом. А ещё он вспоминал недовольство, которое Кенуэй-старший выражал по поводу подобранной мистером Фолкнером команды, прозрачно намекая, что на представителей королевского военно-морского флота они явно не тянут. Тогда чуть не началась очередная перепалка, но тут появился Фолкнер и утащил Коннора на корабль якобы для осмотра состояния. Короче, события развивались самым обычным путем, и абсолютно ничто не предвещало скорого поворота сюжета.
Карибские острова были приветливым и довольно живописным местом, но Коннор, оставаясь верным лишь своим родным лесам, сто раз успел обругать все и всех, пока они с отцом продирались до заветного «клада» Черча. А ещё парень твердо решил для себя, что сухим он, кажется, с этого островка не уйдет. Но это все были, как оказалось, мелочи, потому что «клад» оказался настоящим сокровищем.
Как только они с отцом увидели ЭТО, сразу стало понятно, откуда растут ноги у столь тщательных попыток Черча спрятать побрякушку. Нет, ошибочно думать, что Коннор понял всю соль этого механизма и то, что он хотя бы примерно оценивал его ценность для человечества; он просто вспомнил, что очень похожий на этот предмет когда-то и подсказал ему, куда идти и что искать. Именно такой предмет изменил его жизнь, а, значит, непосредственно то, что сейчас перед его глазами, может изменить что-то ещё. Довольно простая цепочка размышлений, не лишенная, конечно, логики, но явно отдающая нездоровой верой в судьбу. Однако, как бы там ни было, как бы ни старался Коннор обдумывать свои действия, а зачастую руки делали раньше, чем думала голова. Так что первое, что сделал парень, пока отец заворожено пожирал вещицу глазами, схватил её своей цепкой рукой с явным намерением никому не отдавать до тех пор, пока не сойдет на берег в поместье. Глупый, очень глупый поступок, скажут многие, и младший Кенуэй даже согласится с этим, но много позже и не при отце. Пока же он просто думал, что ничего плохо случится не может, ведь в прошлый раз не случилось.
Но не все так радужно, потому что рядом все ещё был Хейтем, который не любил, когда оспаривается его авторитет. Причем любое действие сына он рассматривал как покушение на свое привилегированное положение в обществе и глазах окружающих. Вот и сейчас, даже когда их никто не видит, ему, кажется, не очень понравилось, что Радунхагейду первым схватил реликвию, так что Кенуэй-старший сразу же под предлогом благих намерений, мол «неизвестно-что-будет-дальше», решил отобрать побрякушку. Не лыком шитый Коннор же включил барана и, упершись рогом, твердо стоял на своей, не отдавая отцу так манивший к себе предмет.
Трудно сказать, что двигало парнем в этот момент. Врожденная упертость? Неприязнь к отцу? Действительно желание показать, что для него он не авторитет? Благородное ли стремление передать артефакт братству? В общем, гадать можно вечно, а сам он вряд ли когда-нибудь признается, но итогом всей этой довольно плачевной ситуации оказалась очередная семейная сцена, ставшая - за недолгое время пребывания в компании отца - уже вполне себе привычной реакцией на несогласие, проявляемое обеими сторонами. Одному Богу известно, чем закончилась бы ссора в этот раз, если бы артефакту – как подумал ассасин впоследствии – не надоела его безучастная дележка, и он не решил поучаствовать в этом процессе. Итогом этого невинного вмешательства стал яркий и свет, а потом…
А потом немного темноты, которая не исчезала до тех пор, пока Коннор не решился открыть глаза, а открыв глаза, ему сразу же захотелось закрыть их потому что а) они были уже явно не на Карибах и б) мир как-то явно переменился, причем явно не в лучшую сторону, как подсказывало ему его шестое чувство. Но самая ирония заключалась в том, что оказался он в этом странном месте не один, а с отцом. Да вы издеваетесь… - единственное, что он успел подумать, пока Хейтем не открыл рот и не начал опять обвинять сына во всех бедах мироздания. Как это обычно бывало, Коннор нахмурился, исподлобья посмотрел на отца и, на всякий случай проверил покрытие дороги на прочность, а то мало ли, куда их занесло.
- Она не неизвестная, я такое уже видел, - тут он задумался, стоит ли развивать эту тему дальше и правильно ли он сделал, что вообще заикнулся об этом, парень ещё сильнее нахмурился и продолжил: - И нет, не принципиально. Я просто пытался хоть что-то сделать, пока ты сверлил эту штуку взглядом. И не начни ты изображать озабоченность последствиями, последствий вообще могло бы не быть. А теперь вот где мы?
И, уставившись на отца свирепым взглядом оскорбленного до глубины души ребенка, Коннор начал соображать, куда же их на самом деле занесло. И пока, признаться, разумных идей у него не наблюдалось.

Судя по всему, намечалась очередная семейная сцена, которая, как всегда, должна была оказаться подкрепленной щедрой порцией взаимных оскорблений, обвинений и прочих прелестей агрессивных переговоров. Не то чтобы Коннор был сильно против такого поворота событий, нет, совсем нет. За время, проведенное в обществе отца, ссоры стали для него нормальным способом ведения разговора; а все, как он безапелляционно считал, из-за излишней любви отца к нотациям и проповедям лишь своих идей. Нет, парню не хотелось в очередной раз заводить одну и ту же шарманку, но с другой стороны это казалось ему вполне нормальным. И он даже был бы в какой-то мере счастлив использовать такую возможность, но вот что-то останавливало его от того, чтобы прямо сейчас с головой окунуться с горячую дискуссию. Видимо, причиной этому было немного неловкое положение, в котором они оказались по причине все тех же семейных недопониманий. Ну и, конечно, артефакта, однако последний стоит винить лишь в том, что на нем не было написано «срабатываю в самый неподходящий момент». Короче, на данном витке сюжета ассасин решил затолкнуть свои гигантские обидки подальше, чтобы они не мешали мозгу выполнять аналитические и прогностические функции.
- Не уходи от вопроса. О последствиях мы поговорим непосредственно тогда, когда их разгребем. Ты же всегда знаешь, что случится в следующий миг, так что давай, прояви свою вселенскую осведомленность и пролей свет на то, куда мы попали.
Сам же парень тоже не стал терять времени и занялся единственным, чем мог заняться в данной ситуации нормальный человек – принялся озираться по сторонам в поисках хоть каких-нибудь ответов. Правда, таковых не находилось. Вообще. Не помогло даже пресловутое шестое чувство, которое всегда вытаскивало его из самых затруднительных положений. И этот печальный факт свидетельствовал о том, что в этот раз наступила реально проблемная ситуация.
И долго бы парень ещё безрезультатно глазел по сторонам, высматривая несуществующие подсказки, если бы его слуха не достиг довольно странный шум. И шум бы как шум, ну кто из нас не слышал оглушающего рева какого-нибудь механизма, но все-таки это было хоть какое-то разнообразие в сложившейся ситуации, поэтому парень мгновенно переключился на более интересное, по его мнению, занятие – поиск источника шума. Источник этот не заставил себя ждать, вынырнув стрелой из-за поворота и ринувшись в их сторону. Сказать, что увиденное поразило Коннора, значит не сказать абсолютно ничего, ибо, если выражаться просто, то у парня отвисла челюсть. В общем, выражение его лица было примерно такое, какое можно увидеть у человека XIX века, случайно увидевшего рыцаря в доспехах под своим окном. Однако, ассасин не располагал информацией о том, что он в XIX веке и что здесь такие странные штуки – вполне привычная часть жизни, поэтому пребывал в полнейшем шоке. В таком, что когда странный агрегат чуть не размазал Хейтема по дороге, Кенуэй-младший не повел и бровью, и просто проводил железную карету и человека, сидящего в ней, завороженным взглядом первобытного человека, увидевшего огонь.
И стоял бы Коннор так ещё очень долго, может и до Второго Пришествия, веруй он в него, если бы отец в свойственной ему колкой манере не констатировал факт их первого контакта с местным населением. Однако, не разделяющий отцовского сарказма Коннор отнесся к произошедшему с излишней серьезностью, опять сосредоточившись на созерцании местности и не спеша с ответом. И парень с превеликой радостью продолжал бы молчать и всячески игнорировать старшего Кенуэя, если бы не осознавал, насколько его слова близки к правде. Посему, ещё раз окинув неприветливую и незнакомую местность взглядом, он двинулся в первом попавшемся ему на глаза направлении, то есть прямо. Двигаться, так двигаться, сами попросили. И, чтобы у его невольного спутника не возникло ненужных вопросов, тут же объяснился:
- Единственный выход – двигаться вперед, так что я надеюсь, что хотя бы на это ты не будешь иметь возражений, как это обычно бывает.
И дальше он уже двигался в гордом молчании, преисполненный чувства собственного достоинства, смешанного с осознанием собственной глупости, и задающийся вопросом, почему эта штука перенесла их черт знает куда, а не взорвалась, как предположил отец в одной из, по его мнению, логичных цепочках размышлений, которыми он щедро наполнял каждую минуту своей, а теперь и сына, жизни. Однако, долго идти безмолвно Коннор не смог, ибо его, как прожорливый червь яблоко, поедал вопрос: а что же Хейтем собирался сделать с артефактом, если бы они все-таки смогли вывезти его с островов, и как бы они стали решать, кому он достанется. Не долго мучаясь, парень озвучил проблему:
- Что бы ты стал делать, если бы артефакт оказался в нашей власти, а не мы в его? Отдал бы его своим прихвостням из Ордена?
После этих слов ассасин метнул в сторону отца свойственный лишь ему взгляд «меня-не-устроит-любой-твой-ответ». И это, к счастью или нет, было чистой правдой. Тем временем же они продолжали уверенно двигаться в неизвестном направлении.

Трудно общаться с человеком, который является почти полной противоположностью тебе; с человеком, у которого даже мировоззрение поставлено под другим углом, хотя, казалось бы, кто из нас смотрит на мир одинаково; с человеком, который вроде бы и твой отец, а вроде бы по всем правилам ты должен отправить его на тот свет. А ещё труднее осознать, что от человека этого тебе так просто не избавиться, ведь, как ты себе уже повторял сотни раз – он твой отец, и он пока тебе помогает. Гордость Коннора достаточно подозрительно относилась к фатальному принятию помощи потенциального врага, логика тревожно била в колокола, а рациональность помалкивала в тряпочку. Таким образом, все, что должно помогать человеку в трудной ситуации, оставило парня на произвол судьбы, предоставив его самому себе и своим метаниям между непонятными чувствами к отцу и вполне определенной ненавистью к тамплиерам. Вот и сейчас шел ассасин, как туча, тихо проклиная все и вся вокруг и явно лелея надежду поскорее бы отделаться от этого жуткого чувства неопределенности.
А тем временем обступивший их вокруг подлесок все больше захватывал власть над окружающим пространством, и совсем скоро они находились во вполне себе полноценном лесу. Однако, Коннору, выросшему в лесах, окруженному полями, чащами и полянами, этот лес определенно не нравился. Нет, он не был враждебным, заколдованным или ещё каким. Просто он был чужим, хотя, несомненно, деревья были такими же. В общем, парень явно не мог объяснить, что ему не нравилось, но факт осознавал буквально на своей шкуре. О том, чтобы поделиться своими беспочвенными переживаниями с отцом, он даже и думать не хотел, ибо знал, в какой колкой манере отец реагирует на все, что говорит не он сам. Посему, закусив язык, Кенуэй-младший просто молча выслушал как раз подоспевшую тираду отца о том, что сын его вечно бежит от проблем, и, все так же хмурясь, продолжил двигаться в выбранном направлении. После недолгой паузы Коннор нехотя продолжил, уже жалея, что завел этот разговор, ибо он повернул в совсем неприятное для него русло:
- Не переводи тему. И ставь вопросы так, чтобы они соответствовали реальности. Я прекрасно понимаю, что ты никогда не отдал бы мне механизм, уж слишком это не тебя не похоже.
Парень замолчал, явно не желая продолжать начатую тему. Он никак не могу привыкнуть, что каждый разговор непременно оборачивался против него, и, как бы он ни старался, итог был одним – отец начинал вещать про правоту его Ордена. Да, ассасин никак не мог к этому привыкнуть, и в тоже время прекрасно осознавал, что в ораторском искусстве ему с Хейтемом не сравниться, ибо язык у последнего был, что помело, хотя так сам старший-Кенуэй когда-то выразился про Черча, с убийства которого и началась вся эта катавасия. Но, как вы уже поняли, здесь таилось одно большое «НО» - в этот раз промолчать Коннору не удалось. А все потому, что слишком уже больную тему затронул отец – он упомянул мать. Неразговорчивый обычно парень, о матери он вообще почти ни с кем и никогда не разговаривал. И неизвестно, намеренно ли, случайно ли Хейтем заикнулся о Зиио, но слово не воробей, и слово это буквально резануло по слуху Кенуэя-младшего.
Резко остановившись, словно напоровшись на невидимую стену, парень в долю секунды развернулся и буквально впился взглядом в отца, причем взглядом уже не хмурым, а вполне себе ясным и полным явного желания разъяснить все раз и навсегда:
- Да, она тебе помогла, но чем это для неё закончилось, а? Чем это закончилось для всей нашей деревни?! Она тебе помогла, а потом твои люди, пришли и сожгли её дом. Наш дом! Я видел Ли, я видел, что он сделал, и после этого ты скажешь, что не все проблемы решаются топором?! – парень чеканил слова, выплевывая каждое, как пушка выпускает ядро. Он давно не говорил так много и с таким чувством, давно не высказывался полностью, потому что всегда находилось то, что приходилось скрывать от всех, даже от верных друзей из Братства; в этом была суть его жизни - ни с кем не сближаться. Человек, плохо знающий Коннора, решил бы, что его сейчас убьют. Да и сам Коннор был готов накинуться на отца с кулаками, настолько его задел и даже взбесил тон, которым он говорил о его матери. Внутри у ассасина все так и кипело.
- И не отрицай, что единственные методы решения ваших проблем – это террор, убийства и кровь невиновных. Вы убиваете просто так, словно люди – это скот. Но подумай вот над чем – сколько останется этого скота, если вы продолжите в том же духе? Хватит ли вам тех искалеченных, израненных душ, что останутся на этой земле? Или, желая власти большей, чем можете удержать, вы пойдете дальше?
К сожалению, когда парень выплеснул все накопившиеся эмоции, легче ему не стало. Он все так же стоял на месте, словно прирос к земле, и ожидал от отца ответа. Любого ответа. Коннор знал, что Хейтем не привык оправдываться, а, значит, оправдываться он не будет и в этот раз. Молодой ассасин понимал, что сейчас, скорее всего, отец переведет разговор так, что виноватым опять окажется он или Вашингтон, или ещё кто-нибудь. Понимал, но все равно хотел ответа. Наверно, он был уже готов выбить этот ответ, если понадобиться. Лишь бы он был.

Наверняка, у каждого была однажды в жизни ситуация, когда он разговаривал с человеком, а тот его не понимал, словно бы все слова были как об стену горох; словно бы собеседник был совсем с другой планеты. Неприятное чувство, согласитесь, особенно если ты пытаешься объяснять что-то важное: твои слова, сколь бы горячими и убедительными они не были, разбивались о скалы чужого неприятия; зачастую тебя просто игнорируют, словно бы ты абсолютно не в состоянии сказать что-нибудь дельное. А вот Коннору с такой ситуацией приходилось встречаться каждый день с тех пор, как он столкнулся с отцом в той захолустной полуразрушенной церкви. Парень уже не сомневался, что разговаривает он, скорее всего, даже не столько с отцом, сколько с идеями его Ордена; не ясно, догадывался ли ассасин, что на него отец смотрит с точно такими же мыслями, но зато парень точно знал, что к компромиссу они вряд ли когда-нибудь придут, если только мир встанет с ног на голову, а ночью начнет светить солнце.
- Всех людей? Или только тех, кто будет послушно следовать за вашим крестом?
Больше всего парня раздражало то, что отец прикрывается всеобщим благом. В каждом их разговоре он непременно упоминал, что это все ради общего счастья, ради порядка, ради мира. Но при этом он словно бы забывал, что тамплиеры убивают без какого либо зазрения совести, даже не оборачиваясь потом на оставленные позади трупы, словно тебе были безликими куклами. Он соглашался с тем, что убивали и ассасины, но, как он был уверен, они были вынуждены убивать потому, что другого способа остановить тамплиеров нет. Это была его вера, его жизнь, его кредо.
- И ты просто поверил ему, поверил?! – Коннор продолжал тем временем злиться, и злость его с каждым сказанным им и отцом слово лишь возрастала; он уже почти дошел до своей точки кипения, впервые, пожалуй, в своей жизни в качестве ассасина. – У тамплиеров же везде рты и уши, так как же получилось так, что ты не знаешь, кто сжег деревню? Ах, да, ведь все, что ты можешь сказать по этому поводу, это то, что тебе жаль! А все потому, что тебе глубоко плевать на всех, кроме себя и Ордена.
Да, она не понимали друг друга, совсем не понимали, как два иностранца, не владеющие языком. А все потому, что их воспитали по-разному: одного по знаком креста, другого под знаменем орла; один – сын города, другой – дитя природы. И именно потому, что воспитала его природа, Коннор так много говорил о свободе и о рабстве, признаки которых мерещились ему за каждым углом. Парень жаждал свободы так сильно, как умирающий от жажды желает воды, и в то же время он этой свободы никак не мог добиться. Жуткое чувство вечно недостижимой цели, осуществление которой действительно, как и говорит отец, требует жертв, причем жертв невиданных ему доселе. Порой Кенуэй-младший ощущал себя довольно паршиво, словно сентиментальный палач, вынужденный каждый день рубить головы, а сам втайне сочиняющий стихи о любви к жизни. Такая двойственность совсем не радовала парня, но каждый раз его успокаивало то, что к своим жертвам он хотя бы относится как к людям. И все-таки… Все-таки он действительно был убийцей, как и сказал отец.
И вот тут, казалось бы, разговор и должен закончится, потому что отец, если рассудить логически, был прав; но, с другой стороны, признать его правоту было бы сродни тому, что сказать в открытую «тамплиеры лучше ассасинов», если, конечно, к противостоянию двух этих сторон вообще можно применить столь однобокую категорию сравнения. Допустить же такого Коннор не мог ни в коем случае, потому что в чем, в чем, а в привитии парню бесконечного стремления защиты Братства Ахиллес преуспел просто блестяще. Однако, тут возникала другая проблема – вести светские беседы его не научили, ибо старый ментор быстро понял, что обучать диковатого на вид парня сэркать направо и налево то же самое, что и учить волка есть из миски – трудно и, по сути своей, бесполезно. Поэтому, волею судьбы, разговор в этот момент принял не самую дружелюбную форму, а именно облик, близкий к началу хорошего мордобоя.  Кенуэй-младший, буквально вцепившись в ворот отцовского плаща, резко дернул его на себя, особо уже не заботясь, что Хейтему такое обращение может и не понравится - парень, как по привычке, был готов ко всему, к любой подлянке со стороны отца.
- Мне не кажется, а я знаю, потому что я видел. Ты можешь отрицать, что Ли не сжег мою деревню, и я тебе не возражу, потому что видел лишь плоды его действий, но скажи мне вот что: разве не вы устроили бойню тогда на площади в Бостоне? А зачем вам все это было нужно? Зачем было губить столько людей, виновных лишь в том, что они хотели свободы от гнета британцев? Я видел, как ты отдал приказ стрелять, и я видел, как Ли выстрелил, – злой, Коннор был похож на дикого зверя, но он знал, что отец его не боялся. Хейтем вообще, как казалось ассасину, боялся лишь потерять влияние своего ордена, а все остальное для него было, что песок на ветру, и это раздражало парня ещё больше. – Я убиваю, да, но я не стреляю в толпу горожан, которые даже не имеют оружия. И я не убиваю тех, кто не может себя защитить. А то, что те, кто имеют оружие, не умеют себя защищать – так это не моя вина.
Доведенный почти что до ручки Коннор не понимал, как Хейтем может оставаться столь хладнокровным, столь невозмутимым. Единственное объяснение этому, которое он смог придумать, было то, что отец показывает свое превосходство над сыном. Впрочем, дела это не меняло, ассасину все так же был не важен авторитет, которым так гордился Кенуэй-старший; он просто хотел хотя бы раз в жизни добиться от отца ответа, в котором не будет напускной философии и рассуждений о праведности путей тамплиеров. Он хотел ответа непосредственно от Хейтема, а не от его орденского мировоззрения. 
- И не смей переводить тему.

И вот все начиналось по новой, как в принципе, и всегда. Вообще, взаимное недопонимание в семейных отношениях – вещь привычная, так как, согласитесь, люди – существа далеко не святые, у каждого свое мнение, у каждого свои хотелки, у каждого свои недостатки; нет на свете семей, в которых никогда не звучали раскатистые тирады скандалов. Но у Кенуэев все было по-своему, совсем не так, как у других. Они и семьей-то, если подумать, не были, просто вынужденные – что удивительно, по собственной воле – находиться в компании друг друга люди, который по счастливому – или не очень – стечению обстоятельств связывали кровные узы. Вот и все, как считали окружающие, что связывает этих людей. Но вот отец и сын имели на это свой взгляд. По крайней мере, сын – точно. Коннор с потрясающей покорностью принимал факт существования отца, но почему-то в тоже время с присущей ему твердолобостью и упертостью отказывался слушать то, что он говорит. Противоречиво, скажите вы. Особенности воспитания, ответим мы. И действительно, его убедили, что Хейтем – враг, и он согласился; но сейчас, встретившись с ним лицом к лицу, поговорив в ним, согласившись сотрудничать, он вдруг подумал, что, быть может, ещё не все потеряно, может удастся примерить вечных врагов. Может. Жаль, что пока это были лишь слова, а все их семейные примирения каждый раз сводились к громогласным выяснениями отношений; Коннор уже начинал думать, что все так и останется даже не мечтой, а лишь небольшим на неё намеком, хотя казалось бы, трудно найти кого-то, кто бы стремился к своим целям настойчивее, нежели этот парень.
- Люди хотели свободы, люди хотели этой революции. Ты не мог не слышать, как они кричали об этом. И теперь ты, похоже, жалеешь, что свободу им решил дать Вашингтон, а не ты. Ведь они поддерживают не тебя, а его! Ты обвиняешь нас в том, что гибнут невинные, но почему ты просто не признаешь, что вы погубили гораздо больше жизней, чем вся эта революция.
Все это он говорил настолько честно, насколько позволяла его совесть. Он не утаивал от отца ни единой мысли; и он действительно верил в то, что говорил, потому что ведь иначе не могло быть, верно? Ассасин горячился все сильнее, его выводило из себя то, что отец отказывается слушать его, отказывается понимать. Он не понимал, как можно не замечать истины, которая была столь очевидна; скидывать все на разное восприятия мира Кенуэй-младший уже не хотел, он просто стремился вбить в отца то, что было для него правдой. К слову, скоро пришлось и бить.
Хейтему, по всей вероятности, надоело вести светские беседы и тратить свое время. Каждый раз, когда он считал разговор исчерпанным, он начинал действовать: так было с людьми Черча, с самим Черчем, да и с Коннором тоже. 
Решивший уже продолжить прерванный небольшой паузой разговор ассасин был жестоко разочарован, получив под дых ощутимый удар, заставивший его выпустить воротник отца и на мгновение потерять способность нормально соображать. Буквально вслед за первым ударом на его спину обрушился второй, который повалил его наземь; отрезвленный таким глубоко отцовским отношением, Коннор в который раз отметил про себя, что, несмотря на возраст, Хейтем ни в чем не уступает молодым и резвым. Впрочем, оставаться в долгу парень не хотел, и уже в следующее мгновение он, перекатившись на бок, упершись коленкой в землю и подскочив с земли, словно мяч, кинулся на отца, всей своей массой врезавшись в него и ответно повалив на землю. Он мог бы достать оружие, тот же скрытый клинок, который всегда был наготове, но что-то его останавливало. Что-то подсказывало ему, что он должен медлить, что он должен дать шанс отцу. Шанс для чего – не уточнялось, но пока Хейтем удачно пользовался этим шансом и в очередной раз отвешивал сыну увесистые удары.
Видели когда-нибудь, как грызутся два волка? Тогда вы можете представить себе, что сейчас представляли собой сцепившиеся Кенуэи. Ни тот, ни другой не предпринимали попыток прикончить противника, но и спуску давать явно не желали. И долго это могло ещё продолжаться, если бы не очередное вмешательство Судьбы - Коннор, как вы поняли, многое списывал на Судьбу-злойдеку. В самый решающий момент схватки в ландшафте за спинами дерущихся произошло значительное изменение – там появились, как грибы из-под земли после дождя, двое людей. И локальные военные действия сразу прекратились, вокруг опять запели птицы, о которых как-то забылось во время семейного разговора, деревья продолжили зеленеть в обычном режиме – в общем, все стало мирно. Поднявшись с земли – и отметив про себя с недовольством, что произошло это не без помощи отца – Коннор с присущей ему недоверчивостью уставился на незнакомцев, пока Кенуэй-старший пытался завязать с ними светскую беседу. Правда разговоры его действия не возымели, потому что странные люди – и это ещё мягко сказано – были словно с другой планеты. Женщина почти сразу отключилась от проблем, свалившихся на её голову, уйдя в глубокий обморок, мужчина же явно не спешил понимать и принимать, что перед ним стоят люди, по уши увешанные оружие. К слову, проследив за взглядом незнакомца, Коннор сообразил наконец, что про артефакт-то они с отцом забыли, пока были увлечены выяснением кто прав, а кто лев. Поэтому парень поспешил к чудо-механизму, решив, что не стоит рисковать, да и в его руках ему будет ясно безопаснее.
Тем временем, странный человек молчал, явно не желая вступать в диалог с Хейтемом. Почему-то, смотря на этого незнакомца, Коннор вспоминал жителей Бостона, которых он увидел, когда прибыл туда первый раз. Тогда они тоже показались ему чужими, неправильными, далекими какими-то; с ними даже не хотелось разговаривать, настолько они были другими. Вот и сейчас парню совсем не нравился этот комично одетый человек, и проводить в его обществе лишние минуты ассасин не желал. Собрав всю свою деликатность в кулак, он подошел к мужчине и вкрадчиво поинтересовался:
- Вы знаете, где здесь ближайший город?
Ответ последовал не сразу. Вернее его вообще не последовало, пока Коннор не повторил свой вопрос, правда уже менее вкрадчиво и более жестко.

Когда они уже двигались в направлении, прямо противоположном тому, в котором шли до стычки, Коннор опять был задумчив и долго молчал, однако на этот раз причиной тому был не отец, а он сам и его личные размышления. Артефакт в его руке все так же мерно пульсировал ровным светом, словно ничего вообще и не произошло. Посмотрев на головоломку в своих руках, парень ещё немного подумал и, приняв единственно верное решение, протянул безделушку отцу.
- Не спрашивай. Все равно нам друг от друга никуда не деться.